Недавно один из совладельцев нашей богадельни, крепко верующий товарищ, созвал что-то вроде молитвенного собрания чтобы, значит, воззвать о процветании и выплате долгов. Как по мне, так надо было бы не столько молиться, сколько его партнеру по рукам почаще давать, может и долгов меньше было бы, но меня никто не спрашивал. Так что я к этому мероприятию относился мягко говоря скептически. Однако же, к вящему своему удивлению, получил от процесса удовольствие -- кто бы мог подумать.
Он мне потом говорит: а ты в церковь ни в какую не ходишь? Нет, говорю, не хожу. -- А как же так? -- Я уже хотел было нагрубить, но потом отшутился ("I'm still on parole") и спрыгнул с темы.
На самом деле, при всей моей теперешней антицерковности (Love God, hate religion) к каким-то моментам своего темного прошлого я испытываю странную симпатию. И то сказать -- только в активном качестве в церкви было проведено без малого одиннадцать лет. И скучаю я теперь не по церкви как таковой -- сто лет бы ее не видать -- а по моментам духовности, по чему-то настоящему, что время от времени удавалось найти.
На мемуары это конечно не тянет, просто хочется зафиксировать то ценное, что было, ну и склонность к графомании, опять же.
Кроме совсем детских впечатлений -- библейские курсы, крещение, все такое прекрасное -- самым ранним воспоминанием стал первый курс, точнее зимние каникулы. Все уехали, а я остался в общаге с парой других студентов, потому что надо было работать, и потому что дома все равно делать было нечего. Тогда было еще чувство сопричастности к чему-то великому и таинственному, ощущение что меня вдруг допустили до чего-то, что простым смертным недоступно -- и греческий, и молитвенная неделя, и хор, и служение -- все было острым, страшным и радостным. "На каждом чердаке жил домовой, в каждой церкви -- Бог". Все воспринималось на веру, все было осязаемым и каждому звуку и шороху придавался важный смысл.
В то время основным источником "настоящего" был, как ни странно, хор. Музыка смешивалась с молитвой и на репетиции шли как на богослужение. И молитвенная неделя, когда Виктор Дымань читал пятидесятый псалом от первого лица -- ух, мороз по коже!
Потом как-то все в тумане аж до курса четвертого, наверное, или я уже не очень помню когда это было. Надо было продраться через типографскую бочку, через трижды заваленный еврейский, через дипломную, "Волхва" вместо Больших пророков, и еще через много чего.
Меня выбрали (назначили?) пресвитером во вторую церковь, и это было классно. Нравилось все: и то, что мы считались студенческой церковью, и то что служения были не такими пафосными, как в храме, и то что официальным пастором у нас был Олег Жиганков -- умница, либерал, интеллектуал, чувство юмора и обаяние. По сравнению с замшелыми товарищами, которых приходилось выпускать на кафедру по пятницам, все, что он делал, воспринималось как глоток свежего воздуха. Ни один препод не пользовался в наших кругах бОльшим уважением, разве что еще один Олег, но тот считался почти небожителем, поэтому был вообще вне конкуренции.
Самым сильным было ощущение того, что все можно и все возможно. Мы могли изменить порядок вещей, мы могли говорить что думали, мы были молоды, остроумны и духовны. Рамок не существовало: где Дух Господень -- там свобода. Жили без оглядки, церковь была нашим домом, а Бог -- отцом, каждая суббота была праздником. (Грешить это, надо сказать, не мешало, зато добавляло силы покаяниям). Был во всем этом, конечно, элемент эпатажа, но это было детским лепетом по сравнению, например, с Верхней Горницей, когда мы тащились от одного выражения лиц случайных посетителей "из праведных".
А потом случился троллейбус.
Троллейбуса ничего не предвещало, все было как всегда, и казалось, что так и будет. Мы собрались на очередной совет среди недели, как делали десятки раз до этого. И вдруг без объявления войны Олег нам выдал эту идею, которая, оказывается, зрела у него некоторое время. Суть сводилась к следующему: в Библии 66 книг, а в году 52 субботы. Стало быть, надо каждую субботу проповедовать по одной определенной книге, по порядку, от Бытия до Откровения, и так за год пройти все их по плану.
А троллейбусом это было названо именно по креативным соображениям. "Троллейбус -- это не автобус, -- говорил нам тогда Олег. -- Он не может ехать куда попало, он должен следовать по строгому маршруту, от остановки до остановки, иначе его рога отцепятся от проводов. Вот так и мы будем следовать по маршруту..."
Преимуществом этой идеи было то, что она решала проблему слишком сильной зависимости того, о чем проповедуется в церкви, от личностей проповедующих. Главным было не отклониться от заданой на эту субботу книги.
К моему ужасу, все восприняли эту идею прямо с восторгом. Я молчал, молчал, а потом, кажется, в довольно резких выражениях заявил что в водители троллейбусов не нанимался, и участвовать в этом не собираюсь.
Потом я долго не мог объяснить всем кто меня спрашивал, а самое главное, самому себе, чего меня тогда сплющило. Только через год, а то и позже, удалось внятно сформулировать, что эта в общем- то блестящая схема ломала все то, чем мы дорожили во второй церкви: свободу и отсутствие поводков. Это в первой церкви народ ходил по строгому маршруту, шаг вправо, шаг влево -- и рога отваливались. Это там приходилось соответствовать всяким официозным поводам, а мы-то наслаждавшись именно отсутствием такой необходимости! Дух вел нас своими путями и прелестью была радость узнавания, когда заранее не знаешь что случится с тобой в эту субботу. И тут наш рулевой по своей собственной инициативе решил загнать нас в рамки, усадить по сиденьицам в троллейбусе и пустить по кругу. И ладно бы его вызвали на ковер и заставили, тут вопросов было бы меньше, но получалось, что именно то, что мы так любили в нашей церкви воспринималось нашим же пастором как проблема, которая требовала решения.
И самое главное, получалось, что наш Бог был готов в любою минуту отключить наши рога от проводов только потому что хотелось проповедовать из Деяний Апостолов, а по графику был Иеремия -- и хоть кричи.
Сейчас я конечно не думаю, что все это замышлялось именно так. Да и тот факт, что в основном народ воспринял эти нововведения с энтузиазмом, говорил скорее о том, что это были мои собственные загибы (со школы ненавидел сочинения на заданную тему!), чем что-либо еще. И уж точно Олег не ожидал такой реакции от меня и по-моему тогда здорово обиделся.
Церковь потом действительно сколько-то времени ходила по маршруту, ее так и переименовали в троллейбус имени Жиганкова, а я за все это время ни разу не вышел за кафедру, хотя и оставался номинальным пресвитером. Я стал ходить в свою церковь в качестве прихожанина, потом все реже и реже, а потом и вовсе стал предпочитать как следует выспаться.
Хотя теперь все эти события воспринимаются скорее с юмором, чем с трагизмом, именно это было окончанием моей активной деятельности на пасторской ниве, хотя был еще год молодежного пасторства в Австралии, а потом -- Верхняя Горница. Просто отключило -- и все.
Зато еще была молитвенная неделя четвертого курса.
