О невозможности свободы

Сегодня слушал на Эхе программу с Теодором Шаниным и вдруг неожиданно смог сформулировать для себя то, что на самом деле отличало Шанинку от всех остальных мест в этом мире, и то, чего мы не замечали, пока учились там, как рыба не замечает воды, в которой она находится, пока ее оттуда не вытащить. Это воздух свободы. Помимо всех прочих заслуг, за которые Теодора носят на руках в Школе, помимо всего того, за что он отмечен каким-то жутко престижным орденом Британской Короны за вклад в российское образование, невозможно спорить с одним: он создал в своем университете уникальную атмосферу свободы, в которой, наверное, только и возможно настоящее образование в полном смысле этого слова – не «передача информации из конспекта преподавателя в конспекты студентов, минуя головы тех и других», а настоящее обучение, вернее, учеба. (Кстати, цитата в кавычках очень точно характеризует образовательную модель, которой только и смогло добиться заведение, некогда подведомственное ее автору).

Принцип академической свободы, выдвинутый Теодором для своего вуза, гласил следующее (не дословно, но суть такова): университет не вмешивается в деятельность факультета, факультет не вмешивается в деятельность кафедр, а кафедра не вмешивается в деятельность отдельных преподавателей. То есть, если взять начало и конец этой цепочки, то никто в стенах учебного заведения не имеет права указывать преподавателю, что именно ему говорить на лекциях. Только он сам может определять трактовку своего предмета.

Причем, тогда, в Шанинке, это было (или во всяком случае, казалось) до такой степени естественным и органичным, что в первом прочтении даже не вызвало никаких особых эмоций. Было непонятно, чего они так носятся с этой своей свободой, делов-то… Хотя на самом деле сложно представить себе более революционной и крамольной идеи, и в первую очередь – для учебного заведения. Как это кафедра не вмешивается в деятельность преподавателя?! Как можно не контролировать то, что звучит в аудиториях? А вдруг там ахинея страшенная читается, подрывающая основы всего и вся? (На ум автоматически приходят известные события в одной из христианских церквей в 80-82 гг. прошлого века, а также ненавязчивые «посещения» лекций деканом после «сигнала» от одного из студентов о том, что преподавательница терпимо относится к идее развода). В принципе непонятно, как может существовать такое учебное заведение – без руля и ветрил.

А на поверку оказалось, что именно этот принцип, положенный в основу образовательного (нет, все-таки учебного, или скорее учащего) процесса, породил совершенно поразительную атмосферу свободы и самовыражения, в которой только и возможна была настоящая учеба. Вот это и было самым уникальным и ценным, что Шанин(ка) давал(а) своим студентам (и преподавателям, я подозреваю, тоже).

Теперь, задним числом, просто поразительно, что раньше это не осознавалось так остро. Фактически, только сейчас вспоминается очень четко это ощущение: переходишь через ворота, и даже дышится по-другому. Возвращаешься обратно в город – и ты снова под крышкой. Wake up, Neo. Matrix has you. (Кстати, может быть поэтому Матрица и была так популярна среди шанинских студентов – та самая, а не последующие придурошные сиквелы).

И вот такие все пропитанные воздухом свободы мы ехали «на места», вернее «на место», чтобы это дело нести в массы. То, что из этого ничего не могло получиться в принципе, было для нас неочевидно – и это довольно странно. Наверное причиной было именно отсутствие осознания специфичности шанинской атмосферы и ее настоящих отличий от всего остального. А самым странным было собственно то, что мы так долго продержались – именно там, где мы пытались эту свободу воспроизвести. Ибо нет двух более противоположных понятий, чем свобода и церковь.

Когда я об этом говорю, я имею ввиду не то, что церковь и свобода трудно совмещаются между собой, я не говорю о том, что церковь ограничивает свободу, подавляет там что-то в ком-то и т. д. Я говорю о том, что церковь и свобода – понятия несовместимые, как горячий снег. Причем, происходит это не потому, что кто-то так решил, и церковь такой стала. Это заложено в самой природе церкви как таковой – в самой ее основе, в принципе. Это настолько естественно, что сложно даже сказать, хорошо это или плохо. Более того, отсутствие свободы в церкви точно так же не замечается изнутри, как свобода в Шанинке не замечалась, пока мы находились там. Только теперь, когда я некоторое время в равной степени удален как от одного, так и от другого, можно взглянуть как на свободу, так и на ее отсутствие со стороны, непредвзято.

(Продолжение следует, кажется)